Ознакомительная версия.
Даже не задел. Только пиджак испортил, синий. А Каменский, увидев кровь, побелел и осел на землю, думал — хана. Но отвязался навсегда. За него отец ремнём поработал, чуть не убил. А шрам на ноге до сих пор белый, в сантиметре от бедренной артерии… Эх, увидеть бы этого Каму сейчас. Озолотил бы его, честное слово.
Он почувствовал себя слабым. Память — малокровный орган. Захотелось позвонить Даше немедленно. Но вместо этого он положил ладонь на плечо охране:
— Ну-ка, останови возле той группы, — и указал на кричащую толпу с транспарантами вдали.
— Не имею права, господин президент, — перепугался начальник охраны. — Права не имею.
— Я кому сказал? Водитель, остановите!
— ФСО же, господин президент, Николай Николаевич. Инструкция. Невозможно!
— Подотритесь своей инструкцией! Кто тут главный — я или ФСО? Сию секунду повернуть к той группе, приказываю!
Взмокший водитель вывернул руль влево, пересекая встречные полосы. Начальник охраны что-то быстро говорил в микрофон, закрывая его рукой. Президентский лимузин вырвался из колонны в направлении толпы демонстрантов, которые враз смолкли. В ряду кавалькады началась паника. Идущие впереди машины стали резко тормозить, тогда как задние ещё неслись на прежней скорости. В «мерседесах» сопровождения, как по команде, опускались стёкла.
Он поправил галстук, надел очки.
— Передай, чтобы никто не приближался. И вертолёт — к чертовой матери отсюда!
— Это невозможно. Господин президент, так не делают. Ваша охрана…
— Я тебя уволю! Делай что сказано!
— От толпы всего можно ожидать. Там ваши враги.
— Я тебе дам враги! Делать что сказано! Выполнять!
Сильно накренившись, вертолёт с полукруга унёсся прочь. Разделённые километровыми дистанциями машины бесконечных служб, приближаясь, сбрасывали ход и неуверенно подтягивались к месту внезапной задержки кортежа. Автомобили с охраной замерли там, где им было указано; сидящим в них вооружённым головорезам оставалось лишь наблюдать, как лимузин президента подруливает к притихшей толпе.
Вот он остановился. Толпа как будто поджалась, как настороженное животное, не постигающее сути возможной угрозы. В глухо затонированных стёклах отражались лица, то и дело окутываемые паром от дыхания на морозном воздухе. Всё, казалось, застыло и стихло. Потом дверца открылась, и он вышел из машины.
Дул ровный, пронизывающий ноябрьский ветер, ворошил волосы. Он не стал надевать пальто. Только шарф, наброшенный на пиджак.
Какое-то время ничего не происходило. Люди молча смотрели на него. Он, щурясь от ветра, скользил взглядом по их фигурам, окоченевшим носам, по двум-трём плакатам на палках, написанным гуашью и призывавшим к отставке президента и смене режима. Толпа была небольшая, человек сорок, в основном люди среднего и пожилого возраста, но были в ней и молодые женщины. Все замёрзли.
Будто чем-то брызнуло в глаза. По скулам прокатили желваки. Он подтянул шарф и подошёл к людям, внешне спокойный и простой. Растянул губы в приветливую улыбку профессионального дипломата.
— Здравствуйте, здравствуйте, друзья. Холод-то сегодня какой, не приведи господи. Я прям задубел, только вылез. А вы-то как? Вон, я гляжу, девушка, совсем легко одета. Не простудитесь?
Девушка, к которой он обратился, в запотевших круглых очках и пуховике, открыла рот и, не сказав ни слова, повалилась в обморок.
По его знаку из микроавтобуса выскочила пара врачей. Вместе они склонились над девушкой. Он упёрся коленом в грязный асфальт, что не осталось незамеченным. Все сразу заволновались. Нашатырь привёл её в чувство, но она пока не понимала, что случилось.
— Ну вот, — сказал он. — Что с вами? Нервы? Ну-ка, ребята, давайте-ка эту девушку в автобус к нам. И всю необходимую помощь.
Девушку увели. Он поднялся на ноги, отряхивая намокшее колено. Лицо опять осветилось доброжелательной улыбкой.
— Так, друзья мои, что тут у вас? Гм… — Ткнул пальцем в плакат. — «Антинародную власть — к ответу». Так. А тут что? «Жирным котам — жирную пайку на нарах». Очень хорошо. А, вот ещё: «Президент, поделись награбленным» Ну ладно. А если конкретно, что вас действительно волнует?
— А вы почитайте, — выступил долговязый дед в лыжной шапке с лицом, искажённым классовой ненавистью. — Тут всё написано. Вон, едете, точно баре. А мы тут — холопы вам, что ли? Не пора ли уже… того?
Возможно, он хотел сказать: «Вы надоели нам до рвоты!» — но не решился или не успел. Его поддержало несколько неуверенных голосов, заговоривших одновременно:
— Развалили страну!
— Спасения от вас нету!
— Почему пенсия не поспевает за ценами?
— В правительстве — воры одни!
— Молоко уже сорок восемь рублей литр!
— Как жить?
— Яхты покупают! Дворцы! А нам и жрать нечего!
— У вас часы почём?
Они бы его задушили по-тихому, если б могли.
Тогда он поднял руку, и гомон сразу осел.
— Стоп, — сказал он спокойно и тихо. — Стоп. Давайте всё по порядку. Ведь холодно на улице. Я, например, замёрз.
— И мы замёрзли, — пискнула женщина в вязаной шапке.
— Вот именно. Поэтому… — он обвёл глазами собравшихся — простых, обычных людей, одетых, не в пример ему, просто и бедно, — поэтому вот вы, — он посмотрел на мужчину в очках с обмотанной изолентой дужкой, — зачем сюда пришли? Какая у вас беда?
Все повернулись к этому мужчине. Тот вытаращил глаза, дёрнулся было из толпы, но не смог вырваться и, вытянув шею, простуженным голосом признался:
— Мы, да вот много нас тут, мы дольщики. Вот он, она. Сергей вот тоже. Мы дольщики. Обманутые. У нас уже сто человек умерло, пока ждём.
— Где это?
— А тут, — он махнул перчаткой, — на Молодогвардейцах. Живём кто где. Уже третий год. А там — голые стены. И котлован. Деньги-то наши — ку-ку — последние. Как же так, Николай Николаевич?
— Списки у вас?
— А-а… — забился в тисках толпы обманутый дольщик, — а вот он, со мной.
— Дайте сюда.
Список мгновенно перекочевал ему в руки.
— Разберёмся, кто вас обманул. Вас как зовут?
— Игорь Матвеевич.
— Вернём вам жилье, Игорь Матвеевич. Всем по вашему списку. Так, у вас что?
Все заговорили одновременно:
— У меня муж в больнице.
— А мне, Николай Николаевич, мне зарплату не плотят. За три смены!
— Николай Николаевич, детский садик у нас во дворе, а мест нет.
— Товарищ президент, а нам, старикам, льготы положены?
— Мальчику моему операцию надо. Триста тысяч — одна только половина.
— Стойте, стойте, — выкрикнул он. — Давайте всё по порядку. Вы что здесь? Понятно. А вы? Слушаю вас внимательно. Минуточку!
Толпа заколыхалась взволнованно. Каждый старался успеть высказать первому лицу свои жалобы, свои просьбы, свои обиды, чтоб не забыл, услышал, чтобы помощь, чем чёрт не шутит, была. Ведь такой человек если кулаком треснет, всё сбудется. Обязательно. Такой случай.
Транспаранты сперва скомкались, а после и вовсе пропали. Старик в лыжной шапке обречённо махнул рукой и, брезгливо отталкивая людей, прямой и величественной походкой пошёл прочь. Толпа превратилась в толпу.
— Так, — он опять поднял руки, и люди разом смолкли, — давайте так. Эй, — крикнул он в сторону своего лимузина. — Не вылезай! Трёх референтов сюда! Давайте так, — обратился он к людям, — вон бегут мои помощники. Они останутся с вами до тех пор, пока все ваши просьбы не будут зафиксированы. Все до одной. Обещаю, всё будет исполнено… — Он посмотрел вслед удалявшейся лыжной шапке. — А лозунги, где же ваши лозунги, товарищи? Не вижу!
— Да это… Николай Николаевич… это так… По глупости.
— Ну хорошо, тогда я еду дальше. Время не ждёт. А эти ребята во всём разберутся.
Он повернулся и быстрым шагом пошёл к машине.
— Спасибо, Николай Николаевич! — неслось вслед. — Благодарность вам! Да он свой мужик-то. Это советчики у него хреновые.
Возле машины он остановился, повернулся к толпе, облепившей трёх референтов в одинаково добротных пальто haute couture, и неожиданно звонко свистнул. Все удивлённо повернулись к нему.
— А кто про часы спрашивал? — крикнул он. И, не получив ответа, снял с руки кем-то подаренный «Брегет», усмехнулся и подбросил его в толпу. — Носите, друзья мои! Президентские!
Стёкла в машинах сопровождения поднялись. Это значило, что снайперы сняли с прицела манифестантов.
Эта странная мальчишеская удовлетворённость, охватившая его, когда он откинулся на спинку сиденья, и была смыслом бездумной вылазки, лишний раз наглядно показавшей сокрушительную силу политического лицемерия, которым накачиваются мускулы вождей. Он не любил этого, но уважал. Быть может, потому не любил, что по своей природе всегда предпочитал передвигать фигуры, оставаясь в тени. И то, что судьбой его вынесло под лучи всех софитов, по правде говоря, было ему в тягость, как тяготила когда-то необходимость публично сдавать экзамены или выступать на производственных собраниях. Он терялся. И жена, зная это, готовила для него не только формат докладов, но расписывала весь порядок действий и даже реакции на возможные вопросы.
Ознакомительная версия.